По правде говоря, студентом я был так себе, и если кто-то назвал бы менянерадивым лентяем или еще каким определением похлеще, то он несильно быи ошибся. Но так было не с самого начала моего обучения. На первом курсея являлся образцом для подражания (за что был, естественно, всеминенавидим). Все диаметрально изменилось после экзамена подиалектическому материализму – диамату. Именно там учат диалектику поГегелю.Мне, конечно, мало кто поверит, но предмет этот я особенно любил.Назубок знал биографию Гегеля и все его труды в переводах. Многое мнебыло известно о философе далеко за пределами предмета. Диамат, впрочем,Гегелем не исчерпывается, но подумать только – вытаскиваю на экзаменебилет именно о нем, любимом!По раскладу, в комнате экзаменатора мне досталась последняя парта иотвечать из первого захода мне выпало последним. Билет я знал назубок,времени у меня вагон, но мне хотелось ответить с особым шиком. Составилплан ответа и, чтобы не дай бог не сбиться, стал записывать этот свойответ, больше похожий на монографию, весь на бумагу. И, когда я закончилсвой опус, как раз и подошла моя очередь.Экзаменатором был профессор Корчагин – звезда не только факультета, но ивсего института. Он был известен, помимо всего прочего, оригинальностьюмышления и непредсказуемостью поведения. И вот сажусь я перед ним и, неотрываясь от своих записей, дабы не сбиться, закатываю целую лекцию обАбсолютном Духе и его национальных проявлениях, ну и все в том же роде,и заканчиваю знаменитой фразой Гегеля: «Все действительное – разумно».Профессор долго, молча и брезгливо смотрел на меня, как на полудохлоготаракана. И наконец молвил: «Ну а теперь выкладывайте свои шпаргалки». Япросто онемел, онемел в буквальном смысле. А он: «Я два раза неповторяю. Вам неуд». А когда я, уходя, попытался наконец что-топролепетать, профессор, под гомерический хохот злорадных однокурсников,выдал: «Не надо лишних слов: все действительное - действительноразумно».